Мы встретились в начале февраля на одном из приёмов, какие обычно устраивают в Венеции по случаю карнавала. А уже в марте по её настоянию я перебрался в её родовое имение с большим прекрасным садом недалеко от Падуи. Она продолжала кое-как свою учёбу в Венеции, но приезжала ко мне почти каждый вечер, возвращаясь в университет рано утром.
Часто приходили дожди, заставляя склоняться к земле раскидистые и отяжелевшие от воды ветви деревьев. Ещё четверть часа назад в лазурной синеве безмятежно нежились лишь несколько белых облаков и вот уже доносился раскатистый гром, сквозь золотые лучи прилетали первые большие сверкающие капли и спустя мгновение дождь блестящей стеной обрушивался на землю, превращая прохладный воздух в душистый лесной туман. Деревья в парке были настолько велики, что люди под ними казались сказочными лесными гномами, решившими по какой-то причине облачиться в современные наряды. Заросшие пруды лежали потускневшими от времени зеркалами, подёрнутые мелкой зеленой ряской по краям.
Я жил в дальнем от центральный виллы конце парка, в самой заброшенной его части, почти в лесу. Каменный домик мой, предназначенный ранее, видимо, для какой-то прислуги, был не ухожен: закопчённые стены, выбитые местами каменные полы, камин со сломанной в углу решёткой. Мебели мало, но вся тяжёлая и добротная. И от постоянной сырости и влажного дыма от мокрых дров в камине на стенах поблескивали маленькие капельки, то и дело неровной струйкой сбегающие вниз. Ночами по крыше шумно стучал ливень, временами заглушаемый перекатами грома. За окнами тьма и разбивающие её на осколки длинные и корявые пальцы молний.
По утрам, когда я только просыпался от урчащего звука заведенного мотора и, протирая со сна глаза, выходил из дома, она, свежая красиво одетая и с аккуратно уложенными волосами, уже садилась в автомобиль. Увидев меня, улыбалась, выходила из машины и, надув губки, словно маленькая девочка, подходила ко мне.
— Я опять тебя разбудила? — при этих словах, приблизившись вплотную, она приподнималась на носочки и целовала меня в нос. — Вечер наступит скоро, никуда не уходи. Ты же не хочешь, чтобы твоя девушка осталась необразованной и глупой? А вечером я привезу что-нибудь вкусненькое.
Она ещё раз целовала меня в нос, садилась в автомобиль и, не захлопнув дверцу, выставляла наружу красивую изящную ножку, открытую из-под платья далеко выше колена, склоняла свою милую головку чуть набок, хитро прищуривалась и посылала мне воздушный поцелуй. Шуршание колёс по гравийной дорожке затихало в конце аллеи, и я на весь день оставался один.
В высоких кронах деревьев щебетали и посвистывали невидимые птички, на влажной траве лениво покачивались неровные тени и яркие пятна солнца. В воздухе воцарялось спокойствие и казалось, что дождя уже больше не будет. Но к обеду опять наваливалась духота, небо затягивалось облаками, сверкающе-белыми у самых вершин и иссиня-серыми под брюхом. Крупные капли, поначалу падающие как бы нехотя, разбивались от траву всё чаще и чаще, пока не обрушивались на парк сплошной дождевой стеной. Ближе к закату, когда солнце уже цеплялось за верхушки старых дубов, небо вновь становилось ясным и вечер обретал покой. Одинокая птица в полной тишине, не перебиваемая никем, повторяла одну и ту же кроткую грустную мелодию.
Наконец, издалека слышался приближающийся шелест и легкое похрустывание мелких камушек под колёсами её автомобиля. Она выходила из машины с большим бумажным пакетом полном закусок, фруктов и бутылкой белого вина. Я зажигал свечу, ставил её на стол, и мы ужинали долго под её бесконечные рассказы и веселый смех. Потом бродили по саду и уже почти не говорили. Тёмные пятна прудов с неподвижной луной в отражении, высокие чёрные деревья с растворяющимися верхушками в звездном небе — какая-то заколдованная и нереальная в своей красоте ночь, безмолвная и бесконечная, с невозможно длинными тенями деревьев на посеребрённых луной полянах, похожих на озёра. Она шла, прижимаясь ко мне нежная и маленькая, настолько хрупкая, что хотелось её защитить.
К середине лета она окончательно переехала в имение, и мы поселились в главной вилле. Она вдруг увлеклась хозяйством, постоянно что-то меняла в доме, заказывала новые шторы и готовила к ужину сразу несколько блюд. Я в своё удовольствие помогал садовнику поливать кусты роз, иногда стриг газон, но потом бросал инструменты и возвращался в тень веранды, чтобы, расположившись в любимом плетёном кресле, выкурить сигару и просто полюбоваться садом. Вечерами мы всё так же гуляли по парку. Неожиданно пришла осень, а с ней и ночная прохлада, и мы всё больше проводили время дома в будничных заботах и за чтением книг.
Из гостей чаще других у нас бывал сосед, живший в паре километров на окраине небольшого городка в маленьком доме с магазинчиком музыкальных инструментов на первом этаже. Звали его Лучио, он был одинок, лыс, немного глуповат и нерешителен. В юности, как мне рассказывали, он был довольно успешным музыкантом и даже победил в каком-то конкурсе в какому-то году, но пристрастие к алкоголю и карточной игре, пришедшее вместе с успехом, сгубило его карьеру. Позже он остепенился, но былой славы не вернул. Оставшихся денег хватило на домик и музыкальный магазин, стены которого он щедро украсил фотографиями с собственных выступлений. Зимой Лучио стал заезжать чуть ли не каждый день. И я так привык к нему, что вечер без него уже казался неполным. Мы болтали о разных пустяках, а, когда говорить уже было не о чем, он садился за рояль и играл с ней в четыре руки.
За неделю до Рождества, когда сад окончательно поблёк и оголел, я решил всё же выбраться в Венецию. Предстояло уладить кое-какие мелкие дела, а заодно купить подарки к празднику. Уже на следующий вечер я вернулся и, стоя на бледно освящённой лужайке перед домом, в который раз поразился: “Боже, как же красива и хороша наша вилла при луне!”. Зайдя внутрь, никого не увидел. Окликнул её, никто не ответил. Поставил пакеты на пол посреди большой гостиной с расписным потолком, сел на диван и прямо на ковре скинул тяжёлые мокрые ботинки. Из боковой двери тихо, не поднимая головы, вышел старый управляющий, молча подошел и, не говоря ни слова, поднял с ковра мою обувь. Я впервые заметил, что его длинные клокастые бакенбарды не просто седые, а имеют на самых кончиках золотисто-жёлтый отлив.
— А где хозяйка? Гулять ушла?
— Не могу сказать, её нет с самого утра. Сразу после завтрака оделась и ушла.
“Наверное, пошла к Лучио, — подумал я. — Скоро ужин, вернуться вместе с минуты на минуту.”
Пройдя в кабинет, взял со столика самую верхнюю книжку и погрузился в широкое кожаное кресло. Вытянул уставшие ноги на такой же кожаный пуфик перед ним и тут же заснул. И также через час внезапно проснулся с ужасной и очень чёткой мыслью: “Она УШЛА! Ушла от меня. Ушла насовсем…” Вышел из кабинета: нет, не вернулась. Управляющего звать не стал – стыдно. Опять зашёл в кабинет, сел в кресло и долго и бессмысленно рассматривал картину напротив. Мадонна, скромно потупив взгляд, любовалась своими руками с пухлыми пальчиками. Мысли беспорядочно скакали и путались. “При чём здесь эти пальчики? Чушь какая-то!”, – очнулся я и вышел в гостиную. В углу щёлкнуло, натужно зашипело и массивные напольные часы красного дерева гулко и торжественно отбили девять раз. Не зная, что делать, я надел высокие охотничьи ботинки, накинул пальто и вышел из дома. Луна исчезла. На её месте висела вытянутая свинцово-серая рваная на концах туча со слабым сиянием по краям. Сад почернел, слился с землей и небом – одна сплошная неровная стена.
По широкой аллее, больше похожей на тёмный туннель без единого просвета впереди, я направился в сторону дома Лучио. “Ведь знал, что сегодня возвращаюсь. Знал и не пришёл. То не выгонишь совсем, то тебя нет, когда вдруг нужен. Неужели ушла? Где искать? Почему бросила?”
Вышел из сада, свернул вправо и по узкой дороге вдоль тёмных лысых полей без горизонта шёл долго, хотя могло показаться, что я стоял на месте, будто привязанный невидимой нитью к недвижно висящей высоко в небе бледной луне. Появились первые домики, редкие огоньки в окнах, в остальных ставни были закрыты. Ещё немного, перекрёсток и сразу за ним по левую сторону от дороги тускло светилась витрина музыкального магазина. За стеклом мутно блестел тромбон. “Кому он в этой глуши вообще нужен?” — мелькнула мысль и, пройдя вдоль витрины, завернул за угол. Вход на второй этаж в квартиру Лучио находился здесь, напротив мусорных баков и привязанного цепью к столбу велосипеда, на котором он приезжал к нам в гости. Нажал кнопку звонка и вздрогнул, за дверью похоронно уныло зазвучал тромбон. Дверь моментально открылась, словно только меня и ждали. На пороге стоял Лучио смотрящий куда-то вниз на свои старые тапки и голые волосатые лодыжки, выглядывающие из-под коротких брюк.
— Вечер добрый, — сдавленным голосом произнес он. — Простите за мой внешний вид, не подготовился… А, впрочем, проходите, проходите, пожалуйста…
Не предложив мне раздеться, развернулся и приподняв полы халата, как будто это бальное платье, пошел вверх по лестнице на второй этаж. Я последовал за ним. Наверху в маленькой гостиной я тяжело опустился на узкий потёртый диван, покрытый таким же выцветшим пледом. Лучио прошел в дальний угол и встал за высокой спинкой кресла, какие обычно встречаются в английских домах с камином.
— Она ушла. Представьте, бросила меня…
Он молчал, я тоже не знал, что ещё сказать. Затем он как-то нерешительно переступил с ноги на ногу и чуть слышно произнес:
— Да, я вам сочувствую…
— В каком смысле сочувствуете, вы что-то знаете?!
Щёлкнула ручка двери, ведущая в спальню, со скрипом открылась, в комнату медленно и беззвучно вошла она. Дойдя до кресла, за которым стоял Лучио, она также медленно села, одёрнула задравшийся выше колен край юбки и негромко, но твердо произнесла:
— Между нами всё кончено, давайте обойдемся без пошлых сцен.
— Ты… вы сошли с ума! Как вы могли?!
— Вот видите, мы с вами уже на “вы”. А значит, не так уж и близки. Повторяю, всё кончено, вы мне больше ничем не обязаны. Хотя, можете угостить напоследок меня сигаретой.
Лучио, суетясь, начал шарить по карманам, ища пачку сигарет. Я встал с дивана, ничего не видя перед собой, направился к выходу и, споткнувшись о порожек перед лестницей, чуть не повалился вниз. Ухватившись за поручень, услышал стук собственного сердца, на мгновение остановился и медленно пошёл вон.
На следующее утро, пройдя в последний раз через наш сад, я пешком дошёл до станции, сел на поезд и уехал в Венецию.